Михаил Яснов - Путешествие в чудетство
Подобными открытиями переполнены работы Мирона Петровского. Тем более, что в центре его интересов оказываются самые разные сюжеты и литературные жанры, — от детской литературы до краеведения, от пародии до романса, от биографии до анекдота или афоризма, «периферийного», как его называет Петровский, жанра официальной культуры. Убедительность всего, о чём он пишет, в том, что пишет он предельно искренне.
В нашем случае, искренность — ещё одна ниточка, ведущая от автора к объекту его исследований. В предисловии к своему первому и единственному прижизненному собранию сочинений, выходившему во второй половине 60-х годов, Чуковский отмечал: «Оглядываясь на свой долгий писательский путь, я нахожу на нём немало ошибок, неверных шагов и провалов. Но одна черта в некоторой мере искупает мои недостатки: абсолютная искренность. В качестве критика я, если бы даже хотел, не умел бы написать о том или ином литературном явлении хоть одно неправдивое слово»[45].
Мирон Петровский, по его собственным воспоминаниям, познакомился с Чуковским зимой 1957 года. В течение долгих лет их близкого знакомства он был свидетелем, прежде всего, самого «процесса чтения», определившего судьбу Корнея Ивановича и ставшего ещё одним фактом его феноменального таланта. «Богатство уровней, “многоэтажность”, разносторонность его читательского восприятия, — вспоминает М. Петровский, — были тем арсеналом, который обеспечивал неожиданную “дополнительность” его суждений. А острая точность этих суждений базировалась на изощрённой и талантливой пристальности, приметливости»[46].
На самом деле, эти слова по всей справедливости следует отнести и к самому Мирону Семёновичу. Он владеет тем же самым искусством чтения и прочтения текста, когда читатель, критик и тонкий исследователь сливаются в один нерасторжимый образ подвижника от литературы.
В давних заметках о Януше Корчаке Петровский писал о свободе выбора, вспоминая о том, как великий польский педагог решительно отказался спасти свою жизнь, не имея возможности спасти жизни своих воспитанников. Если такая свобода подлинна, то от неё невозможно уклониться. «Высокий трагизм последнего выбора Януша Корчака, — замечал Петровский, — ни с чем не сравним, но не следует забывать о том, что нет подвига без подвижника»[47].
Путь «литературного» подвижника вовсе не предполагает конечного высокого трагизма его судьбы. Но в самом этом пути, особенно если он столь долог, как это было в случае Чуковского, немало поворотов, а с ними возможно справиться лишь при полной свободе выбора, что только и может привести к высоким, неповторимым результатам.
Собственно, и выбор Мирона Семёновича Петровского в его литературной работе, выбор сюжетов, и тем, и героев, продиктован удивительной внутренней свободой — вне оглядок на конъюнктуру и злобу дня, поэтому каждую его новую книгу открываешь с чувством предвкушения открытий, в радости от предстоящих аллюзий и в заведомом восхищении от глубоких ассоциаций, столь талантливо формирующих его тексты.
Так и получается, что читать Петровского о Чуковском — это, во многом, откровение, оно подводит нас к явлениям значительной культуры, поэтической, исследовательской и просто человеческой. И к новому, обогащённому пониманию того, что такое поэзия для детей.
Из портретов
По следам золушки
Мария Моравская
В 1911 году появилась книжка, сразу же ставшая знаменитой в литературных и педагогических кругах, — это был пространный обзор Корнея Чуковского «Матерям о детских журналах», критически оценивавший не только работу тогдашних периодических изданий для детей, но и современную детскую литературу в целом.
Особенно досталось поэтам: «Детских поэтов у нас нет, — утверждал Чуковский, — а есть бедные жертвы общественного темперамента, которые, вызывая во всех сострадание, в муках рождают унылые вирши про Пасху и Рождество, про салазки и ручейки, для которых легче пролезть в игольное ушко, чем избегнуть неизбежных “уж”, “лишь”, “аж”, “вдруг”, “вмиг”; для которых размер — проклятье, а рифма — Каинова печать».[48]
Детской поэзии всегда везло на критику, какой бы убийственной она ни была. Чем резче становились критические высказывания, тем продуктивнее в результате оказывался сам процесс поэтического творчества. Десятые годы XX столетия — тому показательный пример. Возбуждённый, в частности, и высказываниями Чуковского, интерес к поэзии для детей привёл к появлению талантливых публикаций, да и сам Чуковский ринулся с головой в детскую поэзию, расцвет которой, по большому счёту, начался с его «поэмы для малюток» «Крокодил» (1917). «Крокодил» стал переводом «на “детский” язык великой традиции русской поэзии от Пушкина до наших дней»: «Обилие голосов и отголосков русской поэзии — от её вершин до уличных низов — превращает сказку в обширный свод, в творчески переработанную хрестоматию или антологию, в необыкновенный “парафраз культуры”».[49]
Понятное дело, в этот «парафраз культуры» входили и отголоски лучшего в детской поэзии из того, что создавалось рядом и параллельно с ним, Чуковским. И сказочные миры символистов, прежде всего К. Бальмонта и А. Блока, и фольклорные мотивы С. Городецкого, и поэтические открытия О. Беляевской, М. Пожаровой или П. Соловьёвой… Здесь же можно найти отзвуки и той городской лирики, с которой появилась в детской литературе Мария Моравская, чья книга «Апельсинные корки» Чуковскому, как он вспоминал впоследствии, очень понравилась.
Имя Марии Людвиговны Моравской было почти забыто и на долгие годы вычеркнуто из истории литературы. Она родилась в Варшаве в 1890 году, принимала активное участие в литературной жизни Петербурга 1910-х годов, в 1917-м эмигрировала, оказалась в Америке, сотрудничала с американскими журналами, печатала на английском языке рассказы, статьи и очерки. В 1927 году в Нью-Йорке также на английском был издан её роман «Жар-птица» о петербургской жизни 1910-х годов; умерла она то ли в 1947-м в Америке, то ли в 1958-м в Чили…[50]
Моравская возникает в ближнем кругу М. Волошина и Н. Гумилёва, за три предреволюционных года она выпустила семь книг (в том числе — две детских: книгу стихов «Апельсинные корки» и книгу рассказов «Цветы в подвале»), замеченных критикой. Её работа в детской литературе оказалась плодотворной. Моравская публиковалась в лучших журналах своего времени — «Галчонке» и «Тропинке»; в последнем она дебютировала как детский поэт в 1911 году и нередко печаталась под псевдонимом Рики-Тики. Сборник её стихов «Апельсинные корки» с впечатляющими иллюстрациями С. Чехонина увидел свет в 1914 году. Сборник ещё дважды переиздавался — в 1921 году в Берлине и в 1928 году — в сокращённом варианте — в московско-ленинградском «Гизе», после чего стихи Моравской, так и не став достоянием широкой детской аудитории, были преданы забвению.
